Яд Минувшего. Часть 1 - Страница 66

Почерк казался знакомым, Дикон приблизил листок к глазам и немедленно перестал им верить.

«Сим уведомляю, — сообщалось в письме, — что Мы живы и здоровы, чего вам никоим образом не желаем, почитая своим долгом сделать существование ваше сначала неприятным, а в дальнейшем — невыносимым.

Да будет вам известно, что все, предпринятое Нами в ближайшее время, будет направлено вам во вред, однако, следуя древним рыцарским традициям, даем вам на размышление и бегство четыре дня.

Если за истекшее время господин Та-Ракан со присными вернет украденную им корону законному владельцу, разорвет на себе одежды, посыплет голову пеплом и с громкими стенаниями уберется в Гайифу, Мы обещаем оставить его и его рожденных за пределами Талига потомков в покое. Если же господин Та-Ракан не внемлет голосу разума и Нашему ультиматуму, участь его будет ужасна, в чем и клянемся Молниями и Ветром, Волнами и Скалами. Так и будет.

Пребываем в величайшем к вам презрении и неприязни.

Искренне не ваши Суза-Муза Лаперуза граф Медуза из Путеллы.

Оллария. Королевский дворец.

7-й день Зимних Скал 400 года К.С.»

2

Серый голубь опустился на освещенное вечерним солнцем окно рядом с бурым, закружился на месте и заурчал. Эпинэ голубей не любил, но этого отчего-то стало жаль. Жаль было и черепичные крыши, и тех, кто под ними прятался. Почему виновные тянут за собой безвинных? Разве справедливо, что за гоганов и Адгемара расплатились казароны и прикованная старуха?

— Почему? — пробормотал вслух Эпинэ. — Закатные твари, почему?!

Голубь увивался вокруг голубки, за трубой, наблюдая за влюбленными, подергивал хвостом серый кот, то ли охотился, то ли развлекался, а внизу болтали солдаты и крутилась приблудившаяся собачонка. Через шесть дней, если Альдо не исполнит клятву, им всем конец. По воле Кабиоховой вместе с клятвопреступником погибает и не отринувший его город. Так говорит Енниоль, а Мэллит молчит и смотрит в угол. Они не сомневаются в грядущей беде, но достославный верил и во всесилие ары, и в честность соплеменников, и в слово Первородных… Гоган ошибался раз за разом, ошибается и теперь. Люди веками отрекаются от клятв, а мир стоит, как стоял.

Сколько «первородных» присягало сначала Раканам, потом Олларам, лгало женщинам, не платило долги? Тысячи тысяч, и ничего не случалось ни с ними, ни с городами, в которых они лгали. Будь Енниоль прав, разве стоял бы на месте Агарис, да и Оллария провалилась бы еще при Франциске…

— На шестнадцатую ночь, считая от содеянного, — зачем-то пробормотал Робер, разглядывая крыши.

Кем бы ни были все эти флохи, если они вообще были, они не связали тысячи жизней с одной-единственной совестью. Это безумие! Олларию нужно спасать не от закатных бедствий, а от обычной резни. Енниоль зря боится… Зря, но когда Левий надел на Ракана корону, Мэллит потеряла сознание. Гоганы были в пути, они не могли знать, но Залог — это Залог. Девочка что-то почувствовала, понять бы еще — что? Триумф или предательство? А может, гоганская магия не выносит эсператизма?

— Блистательный не едет к Первородному Альдо. — Енниоль двигался тихо, как зверь, большой, мягкий, чужой. — Но время торопит.

Когда Мэллит вошла в дом, она словно спала на ходу, а теперь все в порядке, если не считать любви… Малышка бредит Первородным, но Альдо не думает об облетевших листьях.

— Я просил Альдо выслушать меня и моего спутника, он нас примет. Нужно ждать.

Все говорено-переговорено, оставалось предъявить счет сюзерену. Иноходец не сомневался в ответе, но Енниоль верил клятве. А еще гоган…

— Но найдет ли Первородный время для недостойных?

— Найдет. — Сюзерен одержим короной. Ради нее он швырнет в костер кого угодно, но в остальном Альдо остался самим собой. Он не отмахнется от просьбы едва вставшего на ноги маршала, не такой он человек.

— Сын твоего отца помнит должные слова? — Как быстро они забыли, что решили быть талигойцами. — И так ли нужна нам ложь?

— Нужна. — Эпинэ повернулся спиной к окну. — По крайней мере, сначала, а дальше решать достославному. Если нужно, я готов назвать себя лжецом, ведь я и есть лжец.

— Часто ложь становится правдой, а правда — ложью, — утешил гоган. — Блистательный не обманывает себя и не лжет правнукам Кабиоховым, его сердце противится обману, но корабль должен оседлать ветер, а человек — коня и судьбу. Обман — руль для корабля и узда для коня…

— Я не спорю, только мерзко все это. — Иноходец вздохнул и попробовал сосредоточиться: после драки у Капуль-Гизайлей он чувствовал себя свечкой, из которой выдернули фитиль. У стен Доры Робер себя ненавидел, но знал, что поступает правильно. И Карваль знал, и солдаты, и даже Спрут, но теперь голова была пустой, а уверенность растеклась талым снегом. Эдакой жалкой лужицей: ни пожар залить, ни утопиться.

Душевные муки прекратил Клемент, нашедший выход из очередной безвыходной ситуации, на сей раз принявшей облик буфета. Вырвавшийся на волю крыс оседлал хозяина и пискнул, требуя любви и взятки.

— Сейчас. — Робер выудил из кармана припасенный сухарь. — Наслаждайся.

Крыс обнюхал подношение и пискнул еще раз. Недовольно. Пьяница эдакий! Эпинэ стряхнул приятеля на стол, плеснул на сухарь вином, сунул под нос любимцу. Любимец оценил, а на скатерти получилось пятно…

— Достославный, могу я спросить о Лауренсии? Мы встречались в ее доме.

— Зеленоглазая дева оставляет след в сердцах, — в черных глазах промелькнула невеселая смешинка, — но у нее свои дороги. Прекрасная Лауренсия покинула Агарис позже юной Мэллит и раньше сына моего отца, ее растения умерли, а дом стоит пустым.